Разговорился я как-то с одним интеллигентным дедушкой на железнодорожной платформе, дедушки меня любят, принимают за священника, бородатый, в шляпе, с книгой, без пива, без чипсов и даже без сигарет.
И речь зашла (словоохотлив дедушка был, и сначала я про себя сетовал, что не могу его, по вежливости своей великой, отогнать, а потом решил, что этот собеседник дорогого стоит) об экономике, что да где и когда делали и продавали.
Дедушка рассказал кучу интересного, это оказался фабричный дедушка.
Я похвалил дореволюционные изделия, русскую традиционную мебель и сказал, что потом делать стали говно.
Дедушка на меня внимательно поглядел и сказал:
- Неа, не сразу, это зря вы. Я-то всёёё помню. Не сразу, как вы говорите, говно. В 30 она была не хуже, мебель. И лампы. И патефоны. А посуда так вообще стала получше. И чемоданы, а уж ткани какие! В войну да, кое-как делали чемоданы, а потом наладили. Я так скажу - вещи были хорошие. А испортились в конце 50-х.
- Как испортились?
- А так, кое-как стали лепить. Мастера поуходили, по возрасту. Вон у нас был Иван Егорыч, при царе кончал ремесленное училище Александровское! Так ты ему глаза завяжи, он вслепую тебе челнок проденет! Вона как! Поколение было! Две войны прошёл! И отпускать не хотели! Но всёёё, возраст! Не поспоришь!
- И что потом?
- А то. Пришли, партийные всякие. Болтуны. Он посидит, посидит, а потом всё. В Маааскууу. И выпивать стали. Раньше ни-ни, строго было. А тут уж стало можно. И пошло-поехало. С 60-х уже ничего нельзя было купить, чтоб не брак. Материя уже никакая была. Сдавали и на ветошь. Гнаали. Плааан. Только название одно осталось - рааабооочий. Название одно, а народ - другой совсем.
Я тут подумал об интеллигенции. Та, которая была до революции и во время, что жертвовала жизнью и здоровьем, "шла в народ", лечила, учила, устраивала, порой, языческие вакханалии, поражённая прямо в нервный центр своим непродуктивным, гипертрофированным альтруизмом - просто сошла на нет, выбитая войнами, репрессиями, да и просто - возрастом. Той интеллигенции не стало - не стало альтруизма, не стало этой неистовой веры, этого огня самопожертвования.
И эта, с шестидесятых готов, пришедшая, с тем же названием, на то же место, жадная, наглая, лицемерная, лживая хищная сволочь, которая присвоила себе это имя - они не более похожи на истинную, настоящую интеллигенцию, чем русский ореховый будуарный столик позапрошлого столетия - на деэспешное совковое, воняющее фенолом трюмо, прямо из быдляцкой говнопесенки в исполнении Майи Кристалинской: Вышло так оно само.
Написал он мне письмо.
И девчонки к новоселью.
Подарили нам трюмо.
| → > |
|---|
