...Жил-был в некотором царстве охотник. Нелегкой была его жизнь. С трудом добывал он свой кусок хлеба. Сколько, бывало, верст пройдет по лесу, прежде чем встретится какая-то живность. Бывало, что и счастье привалит — крупная добыча попадется: и мясо, и шкура неплохая. Снесет на базар, глядишь, и есть чем семью кормить.
А какая радость была, когда сын родился. Счастливей его не было на свете человека. Но черное горе ходило рядом — задрал косолапый сына. Не было пределов печали несчастного отца.
Идет как-то охотник по лесу, силки проверяет. Видит, попался ему серый заяц. «Неплохо, — подумал охотник, — нынче и заяц — добыча». Взял он серого за уши, хотел было его в сумку бросить и вдруг заговорил косой человеческим голосом: «Отпусти меня, добрый охотник. Что хочешь проси, любой откуп». Подивился охотник чуду: «Сколько лет живу, а такого чуда не видывал. Будь что будет, заяц — не медведь. А вдруг и вправду, что спрошу, — сделает».
Стал думать, что у зайца просить. Вспомнил про своего несчастного сына, вспомнил про свою радость при его рождении и печаль после гибели, подумал про свою горемычную жизнь и сказал: «Ладно, серый, беги. Только сделай так, чтобы сын у меня второй родился, чтоб здоров был, чтоб жизнь прожил спокойную-преспокойную, чтоб не было у него никаких забот и никаких проблем. Сказал и отпустил зайца. «Все будет, как ты хочешь», — молвил заяц и скрылся в кустах. Только и слышал охотник, как зашумели ветки вслед убегающему чудному зверю.
Прошел положенный срок — родился у охотника и вырос сын. Всем хорош малыш: и ростом, и лицом вышел, и растет крепеньким. Только уж слишком спокойный — не смеется, не плачет, ни гулять ему неохота, ни есть, ни пить. Растет себе и растет, а интересу никакого ни к чему не проявляет. За все детство ни разу шишку нигде не набил, царапины не получил, не дрался ни с кем и не дружил.
Вырос сын: крепок, здоров, да вся жизнь как-то мимо него проходит. Горе где какое или радость — ничто не трогает. Отец с матерью померли — не горевал; девушке приглянулся — не радовался; собирался жениться, да передумал.
Встретил как-то он серого зайца в лесу, а тот не убегает, говорит человеческим голосом: «Ну что, брат, как живешь? Доволен спокойной жизнью? Может, по-другому жить хочешь?» Не удивился охотничий сын и говорящему зайцу. «Как хочешь», — отвечает.
И сказал заяц: «Живи, как все люди живут», а сам скрылся в лесу. Оглянулся молодой человек: вокруг лес чудесный, красота первозданная. «Как раньше не замечал такого», — подумал он. Затрепетало сердце от счастья, дух захватило. Только на это его и хватило. Упал он и... умер.
Не помню, как называется сказка, вольный пересказ которой вы только что прочитали. Может быть, это был не охотник и все было несколько по-другому. Только с детства остались воспоминания о человеке, пожелавшем прожить совершенно спокойную жизнь. Конец той сказки был тоже очень печальным. И еще тогда понял я, что жизнь без забот и тревог — это не жизнь, что именно они приносят человеку радость и счастье. Не напрасно, когда умирает человек, то попадает он туда, «где нет ни радости, ни печали».
Что есть наша повседневная жизнь? Радости и огорчения, удачи и неудачи, достижения и провалы, взлеты и падения — сплошные конфликты, сплошные заботы. Маленькие и большие. И всякий раз мы должны решать их.
«Постойте, постойте... уже говорилось о стрессовых ситуациях, больших и маленьких, которые постоянно входят в нашу жизнь. Даже не так — вся жизнь состоит из стрессовых ситуаций, без которых она и невозможна».
Верно. Ганс Селье писал об этом, имея в виду постоянные, маятникообразные колебания, происходящие в каждом из нас при адаптации организма к изменившимся условиям внешней и внутренней среды. Но мы теперь будем вести речь только о психологической стороне, о психических стрессах, которые сопутствуют человеку всю его жизнь; о человеческих конфликтах — основе развития и становления человека. Жить без конфликтов — значит не иметь отношений, значит не развиваться. Такого не бывает...
От первого вздоха, от первого насыщения молоком матери, от первого общения с окружающим миром до последнего вздоха на этой земле мы решаем сложные биологические и психологические проблемы. Некоторые важные задачи решаются нами бессознательно, на уровне безусловного рефлекса. Не получись в первые секунды после рождения самого изначального вдоха и выдоха, и... кончилась история организма, и не стал он личностью... Почему плачет ребенок, которому три дня от рождения? Он защищается в ситуации, когда что-то не так: то ли есть хочет, то ли что-то болит, какое-то неудобство. На плач приходит помощь: мать кормит малыша, меняет пеленки. Проблема решена, ребенок улыбается, у него все в порядке, ему хорошо, благополучно. Такие ситуации повторяются и вырабатывается условный рефлекс: вслед за плачем появляется мама, устраняет причину дискомфорта, решает конфликтную ситуацию малыша. Плач — призыв к помощи, на который отзываются. Вероятно, поэтому мы часто плачем, когда нам плохо.
Ребенок стал старше. Помимо стремления к безопасности, помимо утоления голода и жажды, появляются и другие потребности: самостоятельное передвижение с неизбежными шишками от падений, с разочарованиями и удовольствием от достигнутых успехов. Каждая шишка — наука, психологический рост, приобретение навыков. Каждая самостоятельно решенная проблема идет в актив личности. Если та или иная задача решается другими, такой выход из конфликта идет в пассив, адаптация ребенка не совершенствуется.
Между прочим, у человека с детства есть какая-то необъяснимая тяга к самостоятельному решению своих проблем. Как часто ребенок сам пытается взять ножницы и срезать ногти, без помощи мамы расправиться со стаканом молока, как взрослый воспользоваться ложкой. «Я сам!» — пожалуй, одна из самых популярных фраз ребенка. Естественное стремление к подражанию взрослым, желание стать таким же, подчеркнуть равенство со взрослым. Только делает он все это неумело, а мы, взрослые, думая наперед о возможных негативных (и только негативных) последствиях, опекаем малыша, подчеркиваем его неспособность к решению задачи, запрещаем самостоятельную деятельность, излишне опекаем. Мало того, что мы подчеркиваем лишний раз его слабость, унижая его, мы и лишаем ребенка возможности самостоятельно решать его маленькую проблему. Собственно, маленькую с нашей точки зрения. С позиций ребенка самостоятельное выполнение такой задачи, как надевание ботинок или разогревание обеда, например, не меньшая победа, чем защита дипломного проекта взрослым.
Мы боимся, что ребенок плохо завяжет шнурки, разобьет посуду, сделает себе больно. Но это же неизбежные издержки учебы, издержки запрограммированные, нужные. Именно на них ребенок учится. А мы запрещаем. И тогда ребенок не только не учится самостоятельно пользоваться ножницами или стаканом, он еще и научается сопротивляться своим родителям, добиваться своего вопреки их мнению, научается не уважать их мнение, поскольку не уважают его желания. Если же за такое сопротивление мы наказываем малыша, самостоятельность и вовсе подавляется. Ребенок подчиняется воле родителей (переживая при этом то же самое неудовольствие, которое испытывает любой взрослый, вынужденный вопреки своему желанию выполнять чужую волю), постепенно теряет самостоятельность (вернее, не развивает ее) и вырастает зависимый, неспособный решать свои проблемы человек.
Детский сад. Идут занятия в группе. Воспитательница загадывает загадки. Каждую из них дети ждут с нетерпением. Есть возможность отличиться, получить поощрение от воспитателя. «Зимой и летом — одним цветом», — говорит воспитательница. «Елка!» — хором кричат ребята. Все рады. Они оказались на том же уровне, что и взрослый. «Сорок одежек, да все без застежек». Несколько человек выкрикивают правильный ответ. Они гордо смотрят на тех, кто промолчал. Воспитательница хвалит ответивших и подбадривает промолчавших. Следующая загадка: «Без рук, без ног, а рисовать умеет». Только двое из детей отвечают правильно. Они на вершине блаженства. Еще бы! Никто не знает, а они — молодцы!
— Кто ответит на последнюю загадку правильно, тот — победитель, — ставит условие воспитательница и делает паузу. Дети притихли, подтянулись, мобилизовали себя на новые свершения. Всем хочется победить. Всем ли? Конечно, всем. Но ведь и ошибиться можно, попасть впросак. А этого уже никому не хочется. Вслед за неправильным ответом следует общий смех над неудачником. Конфликт? Разумеется. Ситуация ожидания, неопределенности всегда конфликтна.
—Приготовиться, — нагнетает обстановку воспитательница. — Без окон, без дверей — полна горница людей.
Тихо стало в комнате, где идут занятия. Велика ответственность: отгадаешь — победитель, нет — побежденный. Ох, как не хочется ошибиться! Лучше промолчать. Но если будешь молчать, не выиграешь.
Кинотеатр! — громко кричит малыш, победно оглядываясь на притихших детей.
А в нем есть двери, — резонно парирует девочка с розовым бантом.
Радость сходит с лица поспешившего с ответом. Все хохочут.
—Кто еще? Только не спешите, подумайте! — подзадоривает воспитательница.
В комнате тихо. Кто-то шепчет возможный вариант отгадки на ухо соседу. Видимо, сам не очень уверен в правильности. Сосед округляет глаза, что-то тихо отвечает, не соглашается.
—Наверное, это желтый переспелый огурец. Правильно? — высказывает предположение мальчик в очках.
Дети удивленно смотрят на него, переглядываются, и вдруг как прорвало их: «Правильно, молодец! И тыква, и арбуз, и дыня!» — слышится со всех сторон.
Победитель объявлен. Он удовлетворен, рад. Личико раскраснелось. Шутка ли? Можно ведь было и ошибиться.
Так развязка искусственно созданного психологического конфликта послужила хорошим уроком для всех его участников.
Чем тяжелее предложенная жизнью и решенная индивидом задача, тем большее удовольствие от ее реализации. А если задача не решена, если провал, крах? Ведь и такие ситуации бывают! Как быть при дистрессе? Неужели в случаях дистресса всегда следует третья стадия синдрома адаптации — истощение?
Разумеется, нет. При психическом, эмоциональном стрессе на первый план будет выступать не истощение физиологических возможностей, организма, как это бывает при других видах стресса, а возможностей психологической защиты личности. В этом-то и кроется отличие психического стресса от всех других его вариантов. Дело не доходит до третьей стадии, до гибели организма. Рано или поздно психологическая защита сработает, личность изменит режим своей жизни, изменит установки, собственное отношение к ситуации, вызвавшей дистресс. Если же этого не произойдет, есть все основания ждать болезни личности, невроза или другого психогенного заболевания.
Неврозы... Как часто мы о них говорим, слышим, читаем! «Все мы неврастеники», — не раз со вздохом говорили мне разные собеседники. «Неврастеник», «истеричка», «психастеник» стали повседневными, ходовыми, привычными понятиями. Большинство людей в понятие «невротик» вкладывает какое-то пренебрежение или оскорбление. «Неврастеник» или «психастеник» становятся синонимом «шизика». Отсюда рукой подать до «психа ненормального». В некоторых случаях о больных неврозами судят как о чудаках, странных людях, не считая их больными. Очень многие невротики тоже не относят себя к больным. Другие же, наоборот, рассматривают свое состояние как крайне тяжелое, критическое, хотя окружающие и доктора так не считают.
Внешне здоровые люди. «Пахать на таких можно», — нередко слышишь о них. Вполне здоровый внешний вид и разнообразие жалоб, порою необычных и странных, приводит к тому, что на службе невротикам часто не верят, подозревают в симуляции, в поликлиниках перебрасывают от одного врача к другому. Друзья советуют им «взять себя в руки», «плюнуть на все», «не распускаться». Врачи рекомендуют отдых, прогулки, режим. Иногда и врачи грешат советами типа: «все образуется», «держите себя в руках». Все эти советы при самых добросовестных попытках следовать им не приносят облегчения. Можно быть уверенным, что уже на первое посещение врача больной решился после многократных попыток «взять себя в руки», после долгого ожидания, когда же «все образуется».
Как правило, первое посещение к терапевту. Следуют многочисленные исследования. Однако при изучении всевозможных анализов, электрокардиограмм, рентгенограмм врачи получают «радостный» ответ: «без отклонений от нормы». Далее — походы к врачам других специальностей. Наконец, «гениальный» вывод, что все беды «на нервной почве». Раз так, то следует визит к невропатологу или психиатру. Легко сказать: «Следует визит к невропатологу или психиатру». Как тяжело почему-то человек решается на этот шаг! «Что я — сумасшедший?»
Разумеется, любой невропатолог или психиатр может установить диагноз, выписать успокаивающие средства, назначить ванны или рекомендовать санаторно-курортное лечение. Если бы этого оказалось достаточно! Сама по себе констатация невроза еще мало что проясняет. Нужно выяснить конкретные причины нервного срыва. А это не всегда просто. Ох, как бывает трудно это узнать! При попытке выяснить причину заболевания врач нередко как бы наталкивается на высоченную каменную стену, украшенную вверху орнаментом из колючей проволоки. Естественное желание врача внедриться в перипетии семейной жизни больного или выяснить его общественный статус вызывает либо благодушную улыбку («Ну что вы, доктор! Здесь у меня все в порядке! Лучше и быть не может!»), либо раздражение больного («Я же говорил, что у меня блестящая семья, прочное положение на работе! Не стоит об этом говорить. Я просто чертовски устал! Мне нужно отдохнуть и все!»). Интересно, что больной действительно хочет помочь врачу в диагностике, но далеко не всегда готов это сделать.
Что же мы знаем о неврозах? Многие утверждают, что именно наш век породил неврастению, именно наше время — время невротиков. Действительно, неврастения описана американским ученым Дж. Бирдом как болезнь «деловых людей», как болезнь цивилизованного общества, которое держит человека в тесных рамках, опрокидывая на него потоки информации, требуя неимоверных усилий для поддержания определенного образа жизни.
Но ведь еще Гиппократ дал первые описания истерии, представил дифференциацию клинических проявлений истерического и эпилептического припадков. А пациенты Христа, излеченные им от слепоты одним прикосновением руки, разве не страдали истерической слепотой? В страшный период средневековья сколько больных неврозами были сожжены па кострах инквизиции как «одержимые дьяволом»!
Тогда, может быть, не цивилизация, а бескультурье и невежество порождают неврозы? Почему же тогда страдает навязчивым страхом высоты и открытых пространств высококультурный, образованный инженер? Почему великолепный педагог перед уроком совершает странный ритуал: на рабочем месте расставляет строго по определенным местам все предметы, и если, не дай бог, одного из них не досчитается, то не может и двух слов сказать?
Сколько же этих «почему»? Что это за странные болезни? У кого и как они возникают? Как их предупреждать и лечить? И вообще, почему в этой книге речь идет о неврозах? Неужели нельзя найти более интересной темы?!
Книга посвящена личности, ее конфликтам и здоровью. Неврозы, будучи болезнями личности, взяты нами как модель, на которой весьма удобно изучать личность, и конфликты, и способы их решения, и ряд других вопросов, которые могут оказаться не только интересными, но и полезными читателю. Мы будем говорить не только о личности больного неврозом, но и здорового человека. Пусть читатель сравнит, найдет разницу.
| → > |
|---|
